Епископ Василий (Костюк)

Борьба с христианством имела в Советской Белоруссии несколько этапов.  В тридцатые годы враждебное Богу коммунистическое руководство вознамерилось создать из БССР первую в Советском Союзе безбожную республику, для чего были закрыты почти все храмы и почти все духовенство было репрессировано (расстреляно или сослано в концлагеря).  Торжеству безбожия помешали Вторая мировая война и присоединение в БССР части Речи Посполитой (нынешней Западной Белоруссии), с приходами и епархиями, находившимися в составе Поместной Православной Церкви в Польше.  Советская власть разрушала нормальную церковную жизнь Православной Церкви в Польше, навязывая верующим подчиненную спецслужбам Московскую патриархию, готовую исполнять любой приказ своих атеистических руководителей. Полного подчинения достичь не удалось благодаря мужественности и верности церковным канонам архиепископа Пинского и Полесского Александра (Иноземцева), создавшего и возглавившего независимое от Москвы церковное управление...

 Еще в 1939 г. советские власти создали на территории Полесского воеводства (административно-территориальная единица Польши в межвоенный период) две области: Пинскую и Брестскую.  Пинская область была образована 4 декабря 1939 г. Она включала 5 поветов: Дрогичинский, Пинский, Столинский (частично), Косовский, Лунинецкий. 15 января 1940 г. деление на поветы было упразднено. Территория области была разделена на 11 районов: Ганцевичский, Давид-Городокский, Дрогичинский, Жабчицкий, Ивановский, Ленинский, Логишинский, Лунинецкий, Пинский, Столинский, Телеханский. Область занимала площадь 16,3 тыс. кв. км. Брестская область в послевоенные годы включала 14 районов: Антопольский, Березовский, Брестский, Высоковский, Домачевский, Дивинский, Жабинковский, Каменецкий, Кобринский, Коссовский, Малоритский, Пружанский, Ружанский, Шерешевский.  В начале 1954 г. Пинская область была упразднена и вошла в состав Брестской области. Летом 1944 г. советские войска полностью заняли территорию ...

 Православная Церковь в Польше – каноническая Поместная Церковь, устроенная в соответствии с Томосом Вселенского Патриарха Григория VII от 13 ноября 1924 г. Вскоре после завоевания части Польши (Западной Украины и Западной Беларуси) войсками СССР Православная Церковь в Польше подверглась вторжению на ее общепризнанную каноническую территорию группировки митрополита Сергия (Страгородского), с целью захвата и присоединения епархий и приходов к Московской патриархии, с последующим контролем церковной деятельности советскими спецслужбами. Захват происходил с грубейшим нарушением церковных канонов, без учета волеизъявления верующих, без согласия Главы Православной Церкви в Польше Блаженнейшего митрополита Варшавского и всея Польши Дионисия (Валединского), без благословения Вселенского Константинопольского Патриарха, который устанавливает границы Поместных Православных Церквей и изменяет их в случае необходимости.  Глава Полесской епархии, архиепископ Пинский и Полесский Александр (...

 Я знавал и знаю людей, которые и в лютых сталинских лаге­рях были независимы, свободны духом, их не могли подавить самые оголтелые держиморды и садисты, дело кончалось тем, что они заставляли нашу карательную систему пойти на попят­ ную и даже заискивать перед «политическими». Маявшийся в Кучинской полигзоне, неподалеку от города Чусового, о кото­ром речь впереди, Василь Стус, замечательный украинский поэт, великий, бесстрашный гражданин земли своей истерзанной, ла­герному холую и живодеру говорил: «Ты гестаповец! Ты фашист! Ты вечный жандарм!» — Они, эти воспитатели, добили, домордовали в конце концов человека по фамилии Стус, запрятали его в уральской земле под столбиком N 9. Но они не в силах были убить мятежного гражданина и поэта Василия Стуса — это выше всех их истребительных сил. Были и такие среди «политичес­ких», которые на удар плетыо, па издевательства и матерщину смиренно говорили: «Господь тебя прости!» И ничто так не бесило лагерное отродье, как это гордое смиренье ч...

  В непонимании, искажении, затуманивании смысла жизни и человеческого назначения — самая большая уязвимость комму­нистической морали. Шипящие, ядовитой слюной брызгающие остатки коммунистической банды, жаждущие лишь одного — отомстить! — не понимают по ввинченной в их упрямые башки бетонной ограниченности, что наваждение кончилось , что исто­рию не перепишешь, жизнь не повернешь вспять. Кому ото­мстить? За что? А за то, что перестали их слушать и слушаться, раболепствовать перед ними, стоять на коленях? После путча, испугавшись поначалу, что с ними, с коммунистами, поступят так же, как они поступали со всеми побежденными и сваленны­ми с ног, то есть будут бить лежачих, постреляют их, поотрубают им головы, загонят в лагеря; уяснив, что этого не будет, что на них пытаются воздействовать морально, а на всякую мораль они давно не только наплевали, но и наклали большую кучу, «бор­цы» снова начинают поднимать полуоблезлые головы, искать ви­новатых, лгать, изворачиваться, метать из ноздр...

Наш народ... Богом... задуман народом мирным, земным, и если аван­тюристы всех мастей, преобразователи и проходимцы красной масти сбили его с пути, ввергли в войны, перево­роты и кровопролития, то они в конце концов и будут народом и Богом наказаны, и погибнут прежде самого народа, потому как прокляты Господом от рождения , а народа нашего останется еще достаточно, ибо он велик, увы, велик чаще только по числу, и сколько его останется, что там, впереди, будет — масса или народ — судить не берусь, ибо и сейчас уже вижу вокруг не народ, не на­цию, а население, среди которого не вдруг и распознаешь признаки нации, когда-то самой трудовой, самой вынос­ливой, от прошлого, кажется, только терпение и осталось — признаки русичей. Виктор Астафьев, 1992. 19.1.92 г. Дорогой Вы мой, В. В. Миронов! ... В остальном жизнь идет, как везде, смутно, тревожно, на грани отчаяния. Но жить-то надо? Детей растить надо? Значит, терпи, двигайся дальше вместе со своим, совсем уж разнесчастным, деморализов...

... Если бы для большинства людей вера не была бы толь­ко обрядом, то не была бы Россия брошена в советский позор. Но и искренне жаждующие веры вновь загоняют себя в застарелый соблазн, который поныне разъедает православие. Это — уничижение плоти во имя духа. Ис­каженная вера видит в человеческой телесности зло, ко­торое надо еще при жизни на земле унизить, преодолеть духом. Не в этом ли главная причина того, что Русь и Россия часто загоняла сама себя в убожество физических условий быта и жизни, не этим ли порождался извечный русский междоусобный мордобой? Не дай нам Бог утвер­диться в прежнем знании, что земная жизнь — это юдоль печали и стезя плача, к чему тогда выкладываться в лю­бой работе, если тело и материя мира — обман и ложь! А главное, что вытекает для последовательно мысля­щего из такой «веры», — это уверенность в том, что нельзя посягать лишь на дух, в котором Бог, и совсем не грех уничтожить плоть, которая безбожна. Наберется ли жа­лости к чужой жизни у такого верующего, т...

Когда Александр Солженицын писал «Архипелаг ГУЛАГ», он думал, что люди, прочитавшие эту книгу, уже не посмеют оставаться равнодушными, что, узнав об аде, они восстанут на него и постараются сделать все возможное, чтоб этот ад не вернулся, даже если ради этого придется отдать свои жизни. Александр Исаевич переоценил соотечественников, и с появившейся возможностью прочитать «Архипелаг» всем россиянам равнодушных что-то не убавилось. Вот и позорная власть КПСС рухнула, и лютой власти КГБ не стало, и, говорят, демократия у нас восторжествовала, но не оставляет меня смутное чувство, что и это все случилось с нами не по Божьей воле, да и не по-людски, а тоже как-то чуть ли не по-лагерному, чуть ли не по установке какого-то неведомого самодурствующего начальства. Во всяком случае, никогда еще наша жизнь не была так похожа на лагерную, как сегодня. 

  В начале шестидесятых годов река Воронеж была еще нормальной, левый пойменный берег еще не был затоплен и изобиловал удобными для купания бухточками, небольшими пляжиками, закрытыми с трех сторон лесом до самой воды и даже в воде — ивами. И вот однажды, гуляя и резвясь, выскочили в такую бухточку из зарослей Борис Батуев с малокалиберной винтовкой и его шурин Иван Дрычик — с охотничьим ружьем. И перед нами оказался и стал в ужасе пятиться к воде и в воду голый, толстый, обрюзгший человек. Лютый страх сковал его движения, он дрожал всем телом и, оборачиваясь во все стороны, искал помощи белыми глазами . Но никого, кроме Бориса и Ивана, даже и на другом берегу не было. Когда ребята миновали бухточку, Борис спросил Ивана, не заметил ли он чего-либо особенного в этом ожиревшем борове. Иван сказал: —  В глазах его был страх смерти. Я никогда не видел такого страха в глазах человека . А кто он? — Это бывший мой следователь, бывший майор Белков. Анатолий Жигулин, Черные камни....

  …Мы не будем расстреливать их,  мы не будем обливать их солёной водой,  обсыпать клопами,  взнуздывать в «ласточку»,  держать на бессонной выстойке по неделе,  ни бить их сапогами,  ни резиновыми дубинками,  ни сжимать череп железным кольцом,  ни втеснять их в камеру как багаж, чтоб лежали один на другом,   — ничего из того, что делали они! Но перед страной нашей и перед нашими детьми мы обязаны всех разыскать и всех судить! Судить уже не столько их, сколько их преступления. Добиться, чтоб каждый из них хотя бы сказал громко: — Да, я был палач и убийца. И если б это было произнесено в нашей стране только четверть миллиона раз (по пропорции, чтоб не отстать от Западной Германии) — так, может быть, и хватило бы? В ХХ веке нельзя же десятилетиями не различать, что такое подсудное зверство и что такое «старое», которое "не надо ворошить"! Мы должны осудить публично самую идею расправы одних людей над другими! Молча о пороке, вгоняя ег...

  Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона, 1972-1979  24 августа 1974 Одно время, живя в Советском Союзе, я специально занимался вопросом: а как поживают уцелевшие, повыходившие на персональные пенсии бывшие сталинские следователи, энкавэдисты, тюремщики? Я думал, что хорошо. Но с удивлением убедился, что в подавляющем большинстве они просто посходили с ума. Кто ярко выраженно, вплоть до помещения в сумасшедший дом; кто просто домашний, несносный для окружающих шизофреник, параноик, причем это не те счастливые дурачки, которые всему рады, безмятежно смеются, а несчастные, денно и нощно мучимые чем-то изнутри: им плохо, плохо, плохо, и все вокруг плохо, и улыбаться они не умеют. Третьи еще тоньше: иной, кажется, и выглядит нормальным, но при более пристальном рассмотрении оказывается клубком маний, типичных психических маний, плюс некоторый идеологический мертвый автоматизм, плюс автоматизм физиологический, а личности нет. Мешок, полный маний и автоматизма, но не...