... О. Николай Стогов, 83 лет, слепой. У него исповедь проходила то в слезах, то в радости, обрываемой его словами: – Ну, помолимся!
Очень было хорошо, это счастье!
... Слышал, что в самом страшном месте у нас – в Магадане заключенным платят деньги за труд и даже с учетом дальности. Так мирятся со злом тем, что оно проходит. Остается только услыхать мнение жертв, но жертвы безмолвствуют, и все идет к лучшему...
... Вирта, отвечая требованиям Комитета, объявляет конфликт (грех) в драме ненужным, приглашает к драме без конфликта.
Это как если бы христианин сказал: раз Христос всех нас спас и грех потерял свое жало, то из-за чего же каждому из нас теперь идти на Голгофу! Множество христиан-церковников так и понимают христианство как удовольствие и, будучи в церкви, этому служат.
Против такого языческого христианства о. Михаил (помнится, был такой) выразил учение Голгофского христианства, т. е. что церковь содержит в себе общий путь спасения, т. е. что церковь для всех, но каждый, как личность, должен испытать на себе голгофу, т. е. сознательно в вере своей за друга своего отдать жизнь. В этом сознании каждого на любом месте, на любом деле и состоит спасение. В этом сознании есть преодоление времени и выход в вечность.
... Под Крещенье кто-то подал просьбу разрешить крестный ход к реке и сделать прорубь для водоосвящения. Председатель, рассмотрев просьбу, написал резолюцию: «Крестный ход разрешается в пределах церковной ограды». Это, конечно, чиновник, сказал Пелевин, но человек, вероятно, вспомнил свое детство, свое детское водосвятие, и этот самый человек написал: «Крестный ход внутри церковной ограды обеспечить водой».
... О партии нужно думать как о церкви: избранники (святые) канонизируются для собирания всех в единство. Вероятно, тут-то вот и начинается распад на каждого и на всех: каждый заключен (канонизирован) в своей избранности, а все, имея этот предустановленный образ со своим природным живым правом на свое единство в мире, свою неповторимость, свою личность, остаются в себе без выхода.
... Вдруг понял Ленина: он сектант, один из обыкновенных русских сектантов, каких я на своем веку повидал. Остальное в нем было от русской интеллигенции, оттого и успех его, что он – и народ, и интеллигенция. А что это Сталин?
... Вчера я рассказывал, как в 19 году мужики в Белоруссии вдруг поняли, что от разгрома имений им ничего не достанется, и заревели всем селом: омманили нас, омманили! А о колхозах тогда и не снилось им еще!
– Вот и мы, женщины, теперь тоже так ревем: омманили, омманили! – сказала женщина-профессор, – омманили нас равноправием.
Показалось безвыходное положение.
... Съезд партии, приближаясь, несет с собой вихри заключенных мыслей и чувств. За время революции народ доказал вождям партии, что вера его – не шутка, и ее нельзя ничем заглушить. В то же самое время и руководящая этой верой церковь (вернее, ее иерархия) разлагается больше и больше.
... Коммунисты сейчас бьются, чтобы понять, откуда и отчего растет вера в народе, если попы ни во что не верят. Думается, эта вера необходимо будет расти, пока всю жизнь будут втискивать в шоры «диалектики».
... В прежнее время до революции священник в церкви, представитель Бога, для верующих и в быту почитался немножко за Бога.
То же и чиновник, на своем месте представитель царя, когда сходил со своего места в быт, почитался немного за самого царя.
Теперь поп в быту даже и внешний вид свой потерял, так же и чиновник, даже самый высокий представитель закона, к быту ничего не значит. Раз из окна поезда видел, как священник в рясе остановился и делал что-то, как собака, на стену. А то раз ехали в автомобиле, и кто-то сказал: Глядите, вон Молотов идет! И действительно, по обочине шоссе шел Молотов и с кем-то о чем-то спорил.
... Наконец, понял то самое, что всегда разделяло меня и с самыми честными коммунистами: это что они, как в ордене иезуитов, имеют в душе своей пирамидальную вершину непогрешимости папы.
Мудрость жизни личной коммуниста состоит не в том, чтобы в себе определиться, а только найти кирпичу приготовленное место и вложиться в стену, и быть кирпичу в стене, и с ней вместе оставаться стеной: в стене дело, а не в кирпиче. Так иезуиты были в папстве, и их стена так распадалась на кирпичи.
У нас же в православии никогда не было стен, и государство без спора это взяло себе. А церковь осталась без костей. Качают головами православные люди: патриарху дали орден трудового красного знамени.
... Православным людям хотелось бы думать, что раз Христос за нас пострадал, то мы, простые верующие люди, тем самым спасены и можем жить хорошо. Впрочем, так тоже и у коммунистов: о всякой трагедии и о всем, что случается, даже если трамвай на трамвай наедет, предлагается молчать, то же и о труде заключенных и всем плохом. Разница с церковью, что там отпоют и прямо же за пироги, а тут с пирогами не расстаются, и вместо отпевания просто молчание. На такой счастливой жизни сходится и падающая церковь, и торжествующий коммунизм. В этом смысле, вероятно, и надо понимать награждение патриарха орденом.
... Вчера зашел в церковь, там хорошо пели, и священник издали с большим чувством читал. Мне было непонятно, что он читал, но я мало-помалу стал соединять все звуки службы и все вокруг со своими чувствами, и все, что входило в меня, что как бы возносилось. И боль моя обычная в спине и часто нестерпимая вошла в меня, как дело молитвы, и я перестал ее замечать...
... Определился роскошный солнечный день, и вдруг Настя, придя с улицы, сказала, что Сталина разбил паралич, и об этом передают по радио.
Так окончилась одна жизнь народа и начинается другая.
5 Марта. Сталин еще жив, но то, что было при нем, потеряно: что это, еще трудно сказать. Не можешь представить себе такого человека, кто бы не для Сталина верил в марксизм, а сам по себе.
... Все сейчас молчат в тревоге за то, кого посадят на место Сталина, за то, когда можно у нас за него посадить.
Осталось стадо без пастыря, а волки приглядываются к овцам.
... Сталина перенесли в Колонный зал. На улицах ни проезду, ни проходу, люди давят друг друга. Ходынка.
8 Марта. Морозно (около - 15) и солнечно. За эти дни работа выпала из рук.
Сталина еще не похоронили, а министры уже пересели на местах, и появился Жуков. А может быть, будет и хорошо?
... Демонстрация Ходынки и хулиганства возле Дома Союзов показала нам, что будет, если поколеблется режим диктатуры. Но сердца верных сынов не тронулись с места, и души не были задеты сотнями задавленных и подавленных. Эти сердца и души, одетые в металлическую повседневность, еще крепче замкнулись...
... Авторитет Сталина свое дело сделал, и наши церковницы молятся за него и перешептывают друг другу в церквах, что Сталин был тайно верующим.
... После Сталина милости разные рекой потекли в народ и людей, сохранивших в душе своей «не простить», это стало наводить на мысль, что причиной страшной диктатуры был Сталин, и что отношение к нему, к богатому дяде: трудно было под дядей жить, зато хорошо теперь получать наследство.
... Всех восхищает открытое признание нынешнего правительства в том, что прошлое правительство добывало факты для процессов пытками. Кажется, будто непременно должна же начаться и нам другая жизнь. А когда берет сомнение, возвращаешься к факту признания пыток и думаешь опять, что прежнее невозможно, и жизнь будет скоро иная.
... Кончилось какое-то время или срок, и мы не знаем, что будет и как пойдет дальше. Но мы можем сказать теперь о том, что было. Было всеобщее насилие всех над каждым, насилие принципиальное.
... Признанию правительства о пытках и палачах в МГБ вначале очень обрадовались и понимали это идеалистически: вот, мол, какой размах! ни одно правительство в мире не допустило бы такого признания. Но мало-помалу стало всем открываться, что, скорей всего, и правительство было вынуждено к такому признанию.
... Сообщение от 4 Апреля ударило по непосредственным душам коммунистов, как бомба. Коммунист N в пасхальную ночь встретил своего друга коммуниста на улице, идут вместе с женой святить куличи. – Иду, – сказал он, – а куда же еще идти.
Так овцы потеряли своего вожака, и каждая овца вынуждена подумать о себе сама.
... В 4-й книге «Нового мира» читал статью Фадеева «Гуманизм Сталина». В статье не хватало только сказать, что куда тут Франциску Ассизскому до Сталина.
... Люди явно довольны переменами в правительстве, все холодно-почтительны к Сталину, если надо помянуть, то поминают по-хорошему, но, кажется, будто поминают редковато и все реже и реже.
Понимать русскую революцию надо не по Ленину или Сталину, а по Толстому, читая вместе и «Чем люди живы», и переделку Евангелия. Тут наше «всё», а Ленин и Сталин – только дельцы и живцы.
... Теперь часто рассказывают, будто в ежовское время Берия доложил Сталину, что ведь сейчас десятки тысяч невинных терпят. – И пусть терпят, ответил будто бы Сталин. Неизвестным пока остается, по личной жестокости он это говорил или по государственной необходимости. Но это факт, что сейчас личность его с уважением отставляется.
... Множество молодых людей и девиц у нас теперь и хорошо одеты, и учились в средней и даже высшей школе, и, обманутый этим их видом, начинаешь с ними серьезно говорить, а они ничего не понимают и совершенно необразованны. Это у нас нечто новое.
... Вчера шофер уверял меня в том, что после Сталина в существе ничего не изменилось. Долго я не мог добиться от него, о каком «существе» он думает,и вдруг все понял: «существо» – это власть человека над человеком, соединяющая организацию человечества. Так что Сталин власть денег (капитала) очистил от традиций и обратил в прямую власть подхалимов идеи человечества. Это была своего рода коренная девальвация, обнажение валюты, победы «булата» над «златом», колониальных рабов над хозяевами.
После этого я опять обратился к шоферу и опять спросил его, как и в чем он видит неизменность «существа» после Сталина. – А что, все те же самые люди остались на своих местах. Этим он, конечно, хотел сказать, что организация людей осталась не любовно-мирная, как про себя мы мечтаем, а властно-боевая.
– Вы, мне кажется, – сказал я вчера слесарю Николаю Ивановичу, – Бога себе представляете вроде попа.
Николай Иванович вроде как бы обиделся, и оказалось, за Бога, потому что ему, как многим простым людям, кажется – хуже попа нет ничего.
Бог, – сказал он, – это вера моя, и никто без веры жить не может.
... В ЦК созвали редакторов и объявили Берию врагом народа, а все это сталинское наследство назвали «бонапартизмом», и в этом свете вынули из иконостаса Дзержинского. Можно себе представить, какая волна покатится в стране. Все было изложено в докладе Маленкова. Этот государственный переворот был столь ошеломляющим, что редактор коммунист поехал из ЦК не в редакцию, а к сестре. Это было так же ошеломительно, как манифест об оправдании врачей-отравителей, когда некоторые коммунисты бросились в церковь помогать женам святить куличи.
Это распадение диктатуры и радует нас, и пугает войной, потому что если пойдет и дальше распадение, то остановить его может только война.
... В газетах ежедневно отводится много места выражению радости всей страны по поводу «ареста агента иностранного капитала» Берии, хотя никто верно не знает, в чем именно он виноват.
Складывается такое представление, что Берия хотел взять власть и славу за счет множества, стремящегося спустить коммунизм на тормозах и установить отношения с иностранцами, на компромиссе...
... Самое тяжелое в истории с Берия – это волна радости, бегущая по всей стране в постановлениях местных. Тяжело думать, что если бы не Маленков, а Берия поймал Маленкова, то совершенно такая же волна радости катилась бы из республики в республику, из края в край, из области в область.
... Из первых рук узнал, что Берия был человек, ограниченный своей властью, что последние годы Сталина он был полновластным диктатором, и падение его определялось его поведением. С другой стороны, из другого источника узнал, что он хотел покончить с колхозами и тем самым получить популярность.
... Все говорят сейчас о том, что Ленин был действительно русским культурным деятелем, а Сталин односторонним его учеником, восточным деспотом без восточной этики. В этом направлении теперь постепенно Ленина возвышают, а Сталина спускают, сохраняя в полной мере значение его заслуг.
Пришвин М.М. Дневники. 1952-1954 /Подготовка текста Я.З. Гришиной, Л.А. Рязановой; коммент. Я.З. Гришиной. – СПб.: Росток, 2017. – 832 с.
Очень было хорошо, это счастье!
... Слышал, что в самом страшном месте у нас – в Магадане заключенным платят деньги за труд и даже с учетом дальности. Так мирятся со злом тем, что оно проходит. Остается только услыхать мнение жертв, но жертвы безмолвствуют, и все идет к лучшему...
... Вирта, отвечая требованиям Комитета, объявляет конфликт (грех) в драме ненужным, приглашает к драме без конфликта.
Это как если бы христианин сказал: раз Христос всех нас спас и грех потерял свое жало, то из-за чего же каждому из нас теперь идти на Голгофу! Множество христиан-церковников так и понимают христианство как удовольствие и, будучи в церкви, этому служат.
Против такого языческого христианства о. Михаил (помнится, был такой) выразил учение Голгофского христианства, т. е. что церковь содержит в себе общий путь спасения, т. е. что церковь для всех, но каждый, как личность, должен испытать на себе голгофу, т. е. сознательно в вере своей за друга своего отдать жизнь. В этом сознании каждого на любом месте, на любом деле и состоит спасение. В этом сознании есть преодоление времени и выход в вечность.
... Под Крещенье кто-то подал просьбу разрешить крестный ход к реке и сделать прорубь для водоосвящения. Председатель, рассмотрев просьбу, написал резолюцию: «Крестный ход разрешается в пределах церковной ограды». Это, конечно, чиновник, сказал Пелевин, но человек, вероятно, вспомнил свое детство, свое детское водосвятие, и этот самый человек написал: «Крестный ход внутри церковной ограды обеспечить водой».
... О партии нужно думать как о церкви: избранники (святые) канонизируются для собирания всех в единство. Вероятно, тут-то вот и начинается распад на каждого и на всех: каждый заключен (канонизирован) в своей избранности, а все, имея этот предустановленный образ со своим природным живым правом на свое единство в мире, свою неповторимость, свою личность, остаются в себе без выхода.
... Вдруг понял Ленина: он сектант, один из обыкновенных русских сектантов, каких я на своем веку повидал. Остальное в нем было от русской интеллигенции, оттого и успех его, что он – и народ, и интеллигенция. А что это Сталин?
... Вчера я рассказывал, как в 19 году мужики в Белоруссии вдруг поняли, что от разгрома имений им ничего не достанется, и заревели всем селом: омманили нас, омманили! А о колхозах тогда и не снилось им еще!
– Вот и мы, женщины, теперь тоже так ревем: омманили, омманили! – сказала женщина-профессор, – омманили нас равноправием.
Показалось безвыходное положение.
... Съезд партии, приближаясь, несет с собой вихри заключенных мыслей и чувств. За время революции народ доказал вождям партии, что вера его – не шутка, и ее нельзя ничем заглушить. В то же самое время и руководящая этой верой церковь (вернее, ее иерархия) разлагается больше и больше.
... Коммунисты сейчас бьются, чтобы понять, откуда и отчего растет вера в народе, если попы ни во что не верят. Думается, эта вера необходимо будет расти, пока всю жизнь будут втискивать в шоры «диалектики».
... В прежнее время до революции священник в церкви, представитель Бога, для верующих и в быту почитался немножко за Бога.
То же и чиновник, на своем месте представитель царя, когда сходил со своего места в быт, почитался немного за самого царя.
Теперь поп в быту даже и внешний вид свой потерял, так же и чиновник, даже самый высокий представитель закона, к быту ничего не значит. Раз из окна поезда видел, как священник в рясе остановился и делал что-то, как собака, на стену. А то раз ехали в автомобиле, и кто-то сказал: Глядите, вон Молотов идет! И действительно, по обочине шоссе шел Молотов и с кем-то о чем-то спорил.
... Наконец, понял то самое, что всегда разделяло меня и с самыми честными коммунистами: это что они, как в ордене иезуитов, имеют в душе своей пирамидальную вершину непогрешимости папы.
Мудрость жизни личной коммуниста состоит не в том, чтобы в себе определиться, а только найти кирпичу приготовленное место и вложиться в стену, и быть кирпичу в стене, и с ней вместе оставаться стеной: в стене дело, а не в кирпиче. Так иезуиты были в папстве, и их стена так распадалась на кирпичи.
У нас же в православии никогда не было стен, и государство без спора это взяло себе. А церковь осталась без костей. Качают головами православные люди: патриарху дали орден трудового красного знамени.
... Православным людям хотелось бы думать, что раз Христос за нас пострадал, то мы, простые верующие люди, тем самым спасены и можем жить хорошо. Впрочем, так тоже и у коммунистов: о всякой трагедии и о всем, что случается, даже если трамвай на трамвай наедет, предлагается молчать, то же и о труде заключенных и всем плохом. Разница с церковью, что там отпоют и прямо же за пироги, а тут с пирогами не расстаются, и вместо отпевания просто молчание. На такой счастливой жизни сходится и падающая церковь, и торжествующий коммунизм. В этом смысле, вероятно, и надо понимать награждение патриарха орденом.
... Вчера зашел в церковь, там хорошо пели, и священник издали с большим чувством читал. Мне было непонятно, что он читал, но я мало-помалу стал соединять все звуки службы и все вокруг со своими чувствами, и все, что входило в меня, что как бы возносилось. И боль моя обычная в спине и часто нестерпимая вошла в меня, как дело молитвы, и я перестал ее замечать...
... Определился роскошный солнечный день, и вдруг Настя, придя с улицы, сказала, что Сталина разбил паралич, и об этом передают по радио.
Так окончилась одна жизнь народа и начинается другая.
5 Марта. Сталин еще жив, но то, что было при нем, потеряно: что это, еще трудно сказать. Не можешь представить себе такого человека, кто бы не для Сталина верил в марксизм, а сам по себе.
... Все сейчас молчат в тревоге за то, кого посадят на место Сталина, за то, когда можно у нас за него посадить.
Осталось стадо без пастыря, а волки приглядываются к овцам.
... Сталина перенесли в Колонный зал. На улицах ни проезду, ни проходу, люди давят друг друга. Ходынка.
8 Марта. Морозно (около - 15) и солнечно. За эти дни работа выпала из рук.
Сталина еще не похоронили, а министры уже пересели на местах, и появился Жуков. А может быть, будет и хорошо?
... Демонстрация Ходынки и хулиганства возле Дома Союзов показала нам, что будет, если поколеблется режим диктатуры. Но сердца верных сынов не тронулись с места, и души не были задеты сотнями задавленных и подавленных. Эти сердца и души, одетые в металлическую повседневность, еще крепче замкнулись...
... Авторитет Сталина свое дело сделал, и наши церковницы молятся за него и перешептывают друг другу в церквах, что Сталин был тайно верующим.
... После Сталина милости разные рекой потекли в народ и людей, сохранивших в душе своей «не простить», это стало наводить на мысль, что причиной страшной диктатуры был Сталин, и что отношение к нему, к богатому дяде: трудно было под дядей жить, зато хорошо теперь получать наследство.
... Всех восхищает открытое признание нынешнего правительства в том, что прошлое правительство добывало факты для процессов пытками. Кажется, будто непременно должна же начаться и нам другая жизнь. А когда берет сомнение, возвращаешься к факту признания пыток и думаешь опять, что прежнее невозможно, и жизнь будет скоро иная.
... Кончилось какое-то время или срок, и мы не знаем, что будет и как пойдет дальше. Но мы можем сказать теперь о том, что было. Было всеобщее насилие всех над каждым, насилие принципиальное.
... Признанию правительства о пытках и палачах в МГБ вначале очень обрадовались и понимали это идеалистически: вот, мол, какой размах! ни одно правительство в мире не допустило бы такого признания. Но мало-помалу стало всем открываться, что, скорей всего, и правительство было вынуждено к такому признанию.
... Сообщение от 4 Апреля ударило по непосредственным душам коммунистов, как бомба. Коммунист N в пасхальную ночь встретил своего друга коммуниста на улице, идут вместе с женой святить куличи. – Иду, – сказал он, – а куда же еще идти.
Так овцы потеряли своего вожака, и каждая овца вынуждена подумать о себе сама.
... В 4-й книге «Нового мира» читал статью Фадеева «Гуманизм Сталина». В статье не хватало только сказать, что куда тут Франциску Ассизскому до Сталина.
... Люди явно довольны переменами в правительстве, все холодно-почтительны к Сталину, если надо помянуть, то поминают по-хорошему, но, кажется, будто поминают редковато и все реже и реже.
Понимать русскую революцию надо не по Ленину или Сталину, а по Толстому, читая вместе и «Чем люди живы», и переделку Евангелия. Тут наше «всё», а Ленин и Сталин – только дельцы и живцы.
... Теперь часто рассказывают, будто в ежовское время Берия доложил Сталину, что ведь сейчас десятки тысяч невинных терпят. – И пусть терпят, ответил будто бы Сталин. Неизвестным пока остается, по личной жестокости он это говорил или по государственной необходимости. Но это факт, что сейчас личность его с уважением отставляется.
... Множество молодых людей и девиц у нас теперь и хорошо одеты, и учились в средней и даже высшей школе, и, обманутый этим их видом, начинаешь с ними серьезно говорить, а они ничего не понимают и совершенно необразованны. Это у нас нечто новое.
... Вчера шофер уверял меня в том, что после Сталина в существе ничего не изменилось. Долго я не мог добиться от него, о каком «существе» он думает,и вдруг все понял: «существо» – это власть человека над человеком, соединяющая организацию человечества. Так что Сталин власть денег (капитала) очистил от традиций и обратил в прямую власть подхалимов идеи человечества. Это была своего рода коренная девальвация, обнажение валюты, победы «булата» над «златом», колониальных рабов над хозяевами.
После этого я опять обратился к шоферу и опять спросил его, как и в чем он видит неизменность «существа» после Сталина. – А что, все те же самые люди остались на своих местах. Этим он, конечно, хотел сказать, что организация людей осталась не любовно-мирная, как про себя мы мечтаем, а властно-боевая.
– Вы, мне кажется, – сказал я вчера слесарю Николаю Ивановичу, – Бога себе представляете вроде попа.
Николай Иванович вроде как бы обиделся, и оказалось, за Бога, потому что ему, как многим простым людям, кажется – хуже попа нет ничего.
Бог, – сказал он, – это вера моя, и никто без веры жить не может.
... В ЦК созвали редакторов и объявили Берию врагом народа, а все это сталинское наследство назвали «бонапартизмом», и в этом свете вынули из иконостаса Дзержинского. Можно себе представить, какая волна покатится в стране. Все было изложено в докладе Маленкова. Этот государственный переворот был столь ошеломляющим, что редактор коммунист поехал из ЦК не в редакцию, а к сестре. Это было так же ошеломительно, как манифест об оправдании врачей-отравителей, когда некоторые коммунисты бросились в церковь помогать женам святить куличи.
Это распадение диктатуры и радует нас, и пугает войной, потому что если пойдет и дальше распадение, то остановить его может только война.
... В газетах ежедневно отводится много места выражению радости всей страны по поводу «ареста агента иностранного капитала» Берии, хотя никто верно не знает, в чем именно он виноват.
Складывается такое представление, что Берия хотел взять власть и славу за счет множества, стремящегося спустить коммунизм на тормозах и установить отношения с иностранцами, на компромиссе...
... Самое тяжелое в истории с Берия – это волна радости, бегущая по всей стране в постановлениях местных. Тяжело думать, что если бы не Маленков, а Берия поймал Маленкова, то совершенно такая же волна радости катилась бы из республики в республику, из края в край, из области в область.
... Из первых рук узнал, что Берия был человек, ограниченный своей властью, что последние годы Сталина он был полновластным диктатором, и падение его определялось его поведением. С другой стороны, из другого источника узнал, что он хотел покончить с колхозами и тем самым получить популярность.
... Все говорят сейчас о том, что Ленин был действительно русским культурным деятелем, а Сталин односторонним его учеником, восточным деспотом без восточной этики. В этом направлении теперь постепенно Ленина возвышают, а Сталина спускают, сохраняя в полной мере значение его заслуг.
Пришвин М.М. Дневники. 1952-1954 /Подготовка текста Я.З. Гришиной, Л.А. Рязановой; коммент. Я.З. Гришиной. – СПб.: Росток, 2017. – 832 с.